Неточные совпадения
Стародум(приметя всех смятение). Что это значит? (К Софье.) Софьюшка, друг мой, и ты мне кажешься в смущении? Неужель мое намерение тебя огорчило? Я заступаю место
отца твоего. Поверь мне, что я
знаю его права. Они нейдут далее, как отвращать несчастную склонность дочери, а выбор достойного человека зависит совершенно
от ее сердца. Будь спокойна, друг мой! Твой муж, тебя достойный, кто б он ни был, будет иметь во мне истинного друга. Поди за кого хочешь.
Софья. Я получила сейчас радостное известие. Дядюшка, о котором столь долго мы ничего не
знали, которого я люблю и почитаю, как
отца моего, на сих днях в Москву приехал. Вот письмо, которое я
от него теперь получила.
— Я помню про детей и поэтому всё в мире сделала бы, чтобы спасти их; но я сама не
знаю, чем я спасу их: тем ли, что увезу
от отца, или тем, что оставлю с развратным
отцом, — да, с развратным
отцом… Ну, скажите, после того… что было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно? Скажите же, разве это возможно? — повторяла она, возвышая голос. — После того как мой муж,
отец моих детей, входит в любовную связь с гувернанткой своих детей…
— Экой молодец стал! И то не Сережа, а целый Сергей Алексеич! — улыбаясь сказал Степан Аркадьич, глядя на бойко и развязно вошедшего красивого, широкого мальчика в синей курточке и длинных панталонах. Мальчик имел вид здоровый и веселый. Он поклонился дяде, как чужому, но,
узнав его, покраснел и, точно обиженный и рассерженный чем-то, поспешно отвернулся
от него. Мальчик подошел к
отцу и подал ему записку о баллах, полученных в школе.
Потом, когда он
узнал случайно
от няни, что мать его не умерла, и
отец с Лидией Ивановной объяснили ему, что она умерла для него, потому что она нехорошая (чему он уже никак не мог верить, потому что любил ее), он точно так же отыскивал и ждал ее.
Оказалось, что Чичиков давно уже был влюблен, и виделись они в саду при лунном свете, что губернатор даже бы отдал за него дочку, потому что Чичиков богат, как жид, если бы причиною не была жена его, которую он бросил (откуда они
узнали, что Чичиков женат, — это никому не было ведомо), и что жена, которая страдает
от безнадежной любви, написала письмо к губернатору самое трогательное, и что Чичиков, видя, что
отец и мать никогда не согласятся, решился на похищение.
Вы слышали
от отцов и дедов, в какой чести у всех была земля наша: и грекам дала
знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и города были пышные, и храмы, и князья, князья русского рода, свои князья, а не католические недоверки.
— Похвально! — промолвил наконец
отец Алексей, не
зная, что отвечать и как отделаться
от пришедшего в экстаз старика.
Разговаривая однажды с
отцом, он
узнал, что у Николая Петровича находилось несколько писем, довольно интересных, писанных некогда матерью Одинцовой к покойной его жене, и не отстал
от него до тех пор, пока не получил этих писем, за которыми Николай Петрович принужден был рыться в двадцати различных ящиках и сундуках.
— Нет, надо к
отцу проехать. Ты
знаешь, он
от *** в тридцати верстах. Я его давно не видал и мать тоже: надо стариков потешить. Они у меня люди хорошие, особенно
отец: презабавный. Я же у них один.
—
Знаешь ли что? — говорил в ту же ночь Базаров Аркадию. — Мне в голову пришла великолепная мысль. Твой
отец сказывал сегодня, что он получил приглашение
от этого вашего знатного родственника. Твой
отец не поедет; махнем-ка мы с тобой в ***; ведь этот господин и тебя зовет. Вишь, какая сделалась здесь погода; а мы прокатимся, город посмотрим. Поболтаемся дней пять-шесть, и баста!
Самгин не
знал, но почему-то пошевелил бровями так, как будто о дяде Мише излишне говорить; Гусаров оказался блудным сыном богатого подрядчика малярных и кровельных работ,
от отца ушел еще будучи в шестом классе гимназии, учился в казанском институте ветеринарии, был изгнан со второго курса, служил приказчиком в богатом поместье Тамбовской губернии, матросом на волжских пароходах, а теперь — без работы, но ему уже обещано место табельщика на заводе.
Спивак, идя по дорожке, присматриваясь к кустам, стала рассказывать о Корвине тем тоном, каким говорят, думая совершенно о другом, или для того, чтоб не думать. Клим
узнал, что Корвина, больного, без сознания, подобрал в поле приказчик
отца Спивак; привез его в усадьбу, и мальчик рассказал, что он был поводырем слепых; один из них, называвший себя его дядей, был не совсем слепой, обращался с ним жестоко, мальчик убежал
от него, спрятался в лесу и заболел, отравившись чем-то или
от голода.
В ее комнате стоял тяжелый запах пудры, духов и
от обилия мебели было тесно, как в лавочке старьевщика. Она села на кушетку, приняв позу Юлии Рекамье с портрета Давида, и спросила об
отце. Но,
узнав, что Клим застал его уже без языка, тотчас же осведомилась, произнося слова в нос...
Из рассказов
отца, матери, бабушки гостям Клим
узнал о себе немало удивительного и важного: оказалось, что он, будучи еще совсем маленьким, заметно отличался
от своих сверстников.
Способный
от природы мальчик в три года прошел латынскую грамматику и синтаксис и начал было разбирать Корнелия Непота, но
отец решил, что довольно и того, что он
знал, что уж и эти познания дают ему огромное преимущество над старым поколением и что, наконец, дальнейшие занятия могут, пожалуй, повредить службе в присутственных местах.
— Да, да, — повторял он, — я тоже жду утра, и мне скучна ночь, и я завтра пошлю к вам не за делом, а чтоб только произнести лишний раз и услыхать, как раздастся ваше имя,
узнать от людей какую-нибудь подробность о вас, позавидовать, что они уж вас видели… Мы думаем, ждем, живем и надеемся одинаково. Простите, Ольга, мои сомнения: я убеждаюсь, что вы любите меня, как не любили ни
отца, ни тетку, ни…
Скачут они везде без толку и сами не сладят с длинными, не по росту, безобразными лапами; не
узнают своих
от чужих, лают на родного
отца и готовы сжевать брошенную мочалку или ухо родного брата, если попадется в зубы.
— Да, да, это правда: был у соседа такой учитель, да еще подивитесь, батюшка, из семинарии! — сказал помещик, обратясь к священнику. — Смирно так шло все сначала: шептал, шептал, кто его
знает что, старшим детям — только однажды девочка, сестра их, матери и проговорись: «Бога, говорит, нет, Никита Сергеич
от кого-то слышал». Его к допросу: «Как Бога нет: как так?»
Отец к архиерею ездил: перебрали тогда: всю семинарию…
— Нет, не нахожу смешным, — повторил он ужасно серьезно, — не можете же вы не ощущать в себе крови своего
отца?.. Правда, вы еще молоды, потому что… не
знаю… кажется, не достигшему совершенных лет нельзя драться, а
от него еще нельзя принять вызов… по правилам… Но, если хотите, тут одно только может быть серьезное возражение: если вы делаете вызов без ведома обиженного, за обиду которого вы вызываете, то тем самым выражаете как бы некоторое собственное неуважение ваше к нему, не правда ли?
Но в дверях, в темноте, схватывает меня Ламберт: «Духгак, духгак! — шепчет он, изо всех сил удерживая меня за руку, — она на Васильевском острове благородный пансион для девчонок должна открывать» (NB то есть чтоб прокормиться, если
отец,
узнав от меня про документ, лишит ее наследства и прогонит из дому.
Чтобы замять этот неприятный разговор, Надежда Васильевна стала расспрашивать Привалова о его мельнице и хлебной торговле. Ее так интересовало это предприятие, хотя
от Кости о нем она ничего никогда не могла
узнать: ведь он с самого начала был против мельницы, как и
отец. Привалов одушевился и подробно рассказал все, что было им сделано и какие успехи были получены; он не скрывал
от Надежды Васильевны тех неудач и разочарований, какие выступали по мере ближайшего знакомства с делом.
— Об этом, конечно, говорить еще рано. Облегчение не есть еще полное исцеление и могло произойти и
от других причин. Но если что и было, то ничьею силой, кроме как Божиим изволением. Все
от Бога. Посетите меня,
отец, — прибавил он монаху, — а то не во всякое время могу: хвораю и
знаю, что дни мои сочтены.
— А зачем ему к
отцу проходить, да еще потихоньку, если, как ты сам говоришь, Аграфена Александровна и совсем не придет, — продолжал Иван Федорович, бледнея
от злобы, — сам же ты это говоришь, да и я все время, тут живя, был уверен, что старик только фантазирует и что не придет к нему эта тварь. Зачем же Дмитрию врываться к старику, если та не придет? Говори! Я хочу твои мысли
знать.
Ни в пьяном кутеже по трактирам, ни тогда, когда ему пришлось лететь из города доставать бог
знает у кого деньги, необходимейшие ему, чтоб увезть свою возлюбленную
от соблазнов соперника,
отца своего, — он не осмеливается притронуться к этой ладонке.
— Я-то изыду! — проговорил
отец Ферапонт, как бы несколько и смутившись, но не покидая озлобления своего, — ученые вы!
От большого разума вознеслись над моим ничтожеством. Притек я сюда малограмотен, а здесь, что и
знал, забыл, сам Господь Бог
от премудрости вашей меня, маленького, защитил…
Ему стали предлагать вопросы. Он отвечал совсем как-то нехотя, как-то усиленно кратко, с каким-то даже отвращением, все более и более нараставшим, хотя, впрочем, отвечал все-таки толково. На многое отговорился незнанием. Про счеты
отца с Дмитрием Федоровичем ничего не
знал. «И не занимался этим», — произнес он. Об угрозах убить
отца слышал
от подсудимого. Про деньги в пакете слышал
от Смердякова…
— По-моему, господа, по-моему, вот как было, — тихо заговорил он, — слезы ли чьи, мать ли моя умолила Бога, дух ли светлый облобызал меня в то мгновение — не
знаю, но черт был побежден. Я бросился
от окна и побежал к забору…
Отец испугался и в первый раз тут меня рассмотрел, вскрикнул и отскочил
от окна — я это очень помню. А я через сад к забору… вот тут-то и настиг меня Григорий, когда уже я сидел на заборе…
Из его слов я
узнал, что средства к жизни он добывал ружьем и потом выменивал предметы своей охоты на табак, свинец и порох и что винтовка ему досталась в наследие
от отца.
— Нет, как же, я
знаю очень много. Вы были служанкою, — в последнее время у актрисы N.; когда она вышла замуж, вы отошли
от нее; чтоб уйти
от отца ее мужа, поступили в магазин N., из которого перешли к нам; я
знаю это со всеми подробностями.
— Вы сами задерживаете меня. Я хотела сказать, что даже она, — понимаете ли, даже она! — умела понять и оценить мои чувства, даже она,
узнавши от матери о вашем предложении, прислала своего
отца сказать мне, что не восстанет против моей воли и не обесчестит нашей фамилии своим замаранным именем.
Когда коллежский секретарь Иванов уверяет коллежского советника Ивана Иваныча, что предан ему душою и телом, Иван Иваныч
знает по себе, что преданности душою и телом нельзя ждать ни
от кого, а тем больше
знает, что в частности Иванов пять раз продал
отца родного за весьма сходную цену и тем даже превзошел его самого, Ивана Иваныча, который успел предать своего
отца только три раза, а все-таки Иван Иваныч верит, что Иванов предан ему, то есть и не верит ему, а благоволит к нему за это, и хоть не верит, а дает ему дурачить себя, — значит, все-таки верит, хоть и не верит.
— Вот, — сказал мне с усилием
отец, — завещаю тебе мою дочь — твою сестру. Ты все
узнаешь от Якова, — прибавил он, указав на камердинера.
Надобно заметить, что эти вдовы еще незамужними, лет сорок, пятьдесят тому назад, были прибежны к дому княгини и княжны Мещерской и с тех пор
знали моего
отца; что в этот промежуток между молодым шатаньем и старым кочевьем они лет двадцать бранились с мужьями, удерживали их
от пьянства, ходили за ними в параличе и снесли их на кладбище.
— На что же это по трактирам-то, дорого стоит, да и так нехорошо женатому человеку. Если не скучно вам со старухой обедать — приходите-ка, а я, право, очень рада, что познакомилась с вами; спасибо вашему
отцу, что прислал вас ко мне, вы очень интересный молодой человек, хорошо понимаете вещи, даром что молоды, вот мы с вами и потолкуем о том о сем, а то,
знаете, с этими куртизанами [царедворцами (
от фр. courtisan).] скучно — все одно: об дворе да кому орден дали — все пустое.
По-видимому, она и сама это подозревала.
От нее не умели скрыть, каким недугом умер ее
отец, и она
знала, что это недуг наследственный. Тем не менее жажда жизни горела так сильно, что она даже в самые тяжелые минуты не переставала верить и надеяться.
— Ты
отец: должен
знать. А коли ты
от родного сына отказываешься, так вот что: напиши своему Сеньке, что если он через месяц не представит брата Стрелкову, так я ему самому лоб забрею.
— Не
знаю! не
знаю! — бормотал
отец, по обыкновению, уклоняясь
от определенного ответа. Видно было, однако ж, что рассказ новообретенного родственника был согласен с действительностью.
— Тебе «кажется», а она, стало быть, достоверно
знает, что говорит. Родителей следует почитать. Чти
отца своего и матерь, сказано в заповеди. Ной-то выпивши нагой лежал, и все-таки, как Хам над ним посмеялся, так Бог проклял его. И пошел
от него хамов род. Которые люди
от Сима и Иафета пошли, те в почете, а которые
от Хама, те в пренебрежении. Вот ты и мотай себе на ус. Ну, а вы как учитесь? — обращается он к нам.
Он остановился, как будто злоба мешала ему говорить. В комнате стало жутко и тихо. Потом он повернулся к дверям, но в это время
от кресла
отца раздался сухой стук палки о крашеный пол. Дешерт оглянулся; я тоже невольно посмотрел на
отца. Лицо его было как будто спокойно, но я
знал этот блеск его больших выразительных глаз. Он сделал было усилие, чтобы подняться, потом опустился в кресло и, глядя прямо в лицо Дешерту, сказал по — польски, видимо сдерживая порыв вспыльчивости...
Мать моя была католичка. В первые годы моего детства в нашей семье польский язык господствовал, но наряду с ним я слышал еще два: русский и малорусский. Первую молитву я
знал по — польски и по — славянски, с сильными искажениями на малорусский лад. Чистый русский язык я слышал
от сестер
отца, но они приезжали к нам редко.
У колеса показался сам Галактион, посмотрел в бинокль,
узнал отца и застопорил машину. Колеса перестали буравить воду, из трубы вылетел клуб белого пара,
от парохода быстро отделилась лодка с матросами.
Дальше писарь
узнал, как богато живет Стабровский и какие порядки заведены у него в доме. Все женщины
от души жалели Устеньку Луковникову,
отец которой сошел с ума и отдал дочь полякам.
Отец и сын на этот раз расстались мирно. Галактион даже съездил в Прорыв, чтобы повидаться с Емельяном, который не мог приехать в Суслон, потому что его Арина Матвеевна была больна, — она в отсутствие грозного тестя перебралась на мельницу. Михей Зотыч делал вид, что ничего не
знает о ее присутствии. Этот обман тяготил всех, и Галактион
от души пожалел молчавшего, по обыкновению, Емельяна.
Колобов совсем отвык
от маленьких детей и не
знал, как ему разговаривать с Устюшей. Впрочем, девочка недолго оставалась у
отца и убежала в кухню к няне.
Но на первой же станции гусар
узнает, что
отец не даст ни гроша денег за убежавшей дочерью, и тотчас же, конечно, прогоняет
от себя бедную девушку.
— Настасья-то Филипповна? Да она никогда и не живала у Большого театра, а
отец никогда и не бывал у Настасьи Филипповны, если хотите
знать; странно, что вы
от него чего-нибудь ожидали. Она живет близ Владимирской, у Пяти Углов, это гораздо ближе отсюда. Вам сейчас? Теперь половина десятого. Извольте, я вас доведу.
Петр Андреич,
узнав о свадьбе сына, слег в постель и запретил упоминать при себе имя Ивана Петровича; только мать, тихонько
от мужа, заняла у благочинного и прислала пятьсот рублей ассигнациями да образок его жене; написать она побоялась, но велела сказать Ивану Петровичу через посланного сухопарого мужичка, умевшего уходить в сутки по шестидесяти верст, чтоб он не очень огорчался, что, бог даст, все устроится и
отец переложит гнев на милость; что и ей другая невестка была бы желательнее, но что, видно, богу так было угодно, а что она посылает Маланье Сергеевне свое родительское благословение.
Он
узнал от него, что красавицу звали Варварой Павловной Коробьиной; что старик и старуха, сидевшие с ней в ложе, были
отец ее и мать и что сам он, Михалевич, познакомился с ними год тому назад, во время своего пребывания в подмосковной на «кондиции» у графа Н.
Больше всех надоедал Домнушке гонявшийся за ней по пятам Вася Груздев, который толкал ее в спину, щипал и все старался подставить ногу, когда она тащила какую-нибудь посуду. Этот «пристанской разбойник», как окрестила его прислуга, вообще всем надоел. Когда ему наскучило дразнить Сидора Карпыча, он приставал к Нюрочке, и бедная девочка не
знала, куда
от него спрятаться. Она спаслась только тем, что ушла за
отцом в сарайную. Петр Елисеич, по обычаю, должен был поднести всем по стакану водки «из своих рук».